Я давно не бывал здесь, но вчера, проходя мимо, заметил, что все деревья на кладбище неожиданно исчезли, видно, плановая вырубка тополей.
Свежевыпавший снег превратил кладбище из милого, укромного уголка в огромную пустынную площадку, плотно нашпигованную однотипными надгробными плитами и крестами. Настолько плотную, будто это не плиты на могилах, а люди трутся и толкаются в давке троллейбуса. Зрелище, хочу вам сказать, поразительное: огромный замёрзший пустырь практически посреди города, а вокруг в низине город, словно на ладони. Вон там дымят трубы кожзавода: жёлтый вязкий дым с отвратным запахом. А там шумная новая трасса, с которой доносится постоянный гул автомобилей.
От этого контраста в ощущениях, а быть может от этой слякоти на дорогах и сырого морозного воздуха, на душе появляется тишина, и я плавно погружаюсь в пустоту. Невзначай задумаешься о вечном и важном. Смотрю вон на ту группу людей у края каменной ограды. Закапывают гроб. В толпе чёрные косынки и поникшие головы. И, наверное, многие из них задаются главным вопросом: а что потом?
Местами по краям асфальтированной центральной дороги выросли пышные надгробия, своего рода «кладбищенские коттеджи». Местами видны одинокие фигуры, они с чистой душой пьют водку и потирают руки, примёрзшие к гранёному стакану, и горько-горько жалеют себя. Пытаются задавить в себе нахлынувшую пустоту и одиночество, эту вязкую бездну, эту мысль о том, что скоро и тебе предстоит эта формальность, скоро и твой труп уже другие незнакомые тебе люди засыплют землёй. Предстоит вернуться туда, откуда пришёл.
Почему-то мне вспоминается летнее жаркое утро. Мне три года. Я играю возле высокого тополя в земле. Беру упрямого мураша, ещё живого. Рою ямку. Кидаю его в могилку и плотно прижимаю прозрачным стеклом от бутылки, пока он, придавленный к песку стеклянной стеной, не перестаёт шевелиться. Слегка присыпаю могилку песком и делаю маленькое окошко туда, в загробный мир, по ту сторону к муравью. Выкладываю дорожки камушками, добавляю немного травки. Затем я опять откапываю этого живого мураша, и игра начинается по-новой. Когда мне это надоедает, я беру вяло перебирающего лапками, почти дохлого мураша и прижимаю ногтём к большому камню, потом беру эту бесполезную раздавленную игрушку и скручиваю, словно козявку из носа, в маленький шарик, а затем выбрасываю куда подальше в кусты, потом вытираю руки о шорты.
Мне кажется, что эти люди, там, у свежей могилы, заняты тем же, этой игрой в загробную жизнь.
Помню, когда убили моего друга, скинули с крыши в конце девяностых (не поделили бизнес), я приехал к его родителям прямо с работы. Нам тогда было лет по двадцать пять. Его труп лежал в гробу. На затылке шов, как у старой тряпичной куклы. Лицо раздуто, желтого цвета, с толстым слоем пудры.
Я отчётливо помню, что этот труп и близко не был похож на моего друга. Более того, я прекрасно понимал, что здесь, в этой вонючей комнате, среди потрескивающих свеч, пьяных друзей, рассказывающих какие-то глупые байки о моём друге, его уже давно нет и не было. Это кукла «для битья»!
Помню, как взглянул в глаза его матери. Плакал как в детстве, навзрыд. Плакал не потому, что жалко мать, друга или себя. Просто она на миг уловила это осознание смерти в моих глазах! И мне было стыдно, как нашкодившему коту, стыдно, что она это увидела. Наверное, это было глупо… Но актёрам спектакль понравился.
Да. Жизни после смерти нет, и умершим совершенно индифферентно, сколь горькие слёзы льют родственники и сколь пышные венки «на их» могилах. Все эти жалостливые речи над гробом с разлагающейся биомассой.
Такого загробного мира нет, там за гранью смерти, в вечном, и быть не может по определению вечного. Есть только одно место для его существования этого «загробного мира» - наши умы!
Но нет и смерти.
Что с того, что мы заглянули из вечности сюда, в материю, словно прижались щекой к ледяному чужому окошку и засмотрелись. Засмотрелись и увлеклись действом там у печки и яркой лампочки за окошком. Забыли о себе и о морозе, выламывающем замёрзшие ноги, об иголочках снега, пощипывающих наше лицо. Потом спохватились, отпрянули от окна и на миг оказались в пустоте, между временем, и сейчас предстоит вернуться. Опять. Туда, в зимнюю ночь…
Весь этот театр с загробным миром и похоронами нужен живым! Нужен живым, чтобы прогнать от себя мысли о своей смертности. Придумать, нафантазировать себе мир.
Все равно, как бы ты ни старался, иногда приходит мысль: а вдруг всё, что я знаю о жизни после смерти, это иллюзия.
Да, ты никогда не узнаешь, верны ли твои догадки, ты сомневаешься в своих фантазиях, поскольку помнишь, что соштопал их сам из грязных чужих лоскутов мыслей (их просто жалко было выбросить, а тебе понравился цвет и фактура образов).
«А вдруг смерть - это конец, как щелчок выключателя в темноте», - говорит он себе и делает большой глоток водки из гранёного стакана. Тогда это «наваждение» отпускает. И человек живёт дальше, пока Бог не принимает более решительные меры, чтобы хоть как-то разбудить спящего.
Сергей Чеклов
http://pianoindiano.blogspot.com/ Google
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.